День зимнего солнцестояния [litres] - Унаи Гойкоэчеа

заключалось в том, что он не ждал двадцать четыре часа, чтобы начать расследование пропажи Энары. Он задействовал все доступные ресурсы, чтобы отследить ее последние передвижения. Поговорил со всеми ее подругами, с парнем, с владельцами тренажерного зала, где она занималась аэробикой, – там ее видели в последний раз – и с хозяевами магазинов, мимо которых она обычно шла домой. Он перерыл все, но все напрасно. Единственным результатом стараний стал выговор от начальства за то, что он развернул целую поисковую операцию и привлек ресурсы автономной полиции без соответствующего разрешения.

Следующие три года были самыми мрачными в его жизни. «Годы на дне колодца» – так он их называл. Андер начал много пить и чуть совсем не слетел с катушек. Его дважды привлекали к дисциплинарной ответственности за чрезмерное применение силы. Третье нарушение грозило бы увольнением. Оглядываясь с высоты прожитых лет и приобретенной мудрости на то время, мужчина понимал, что руководство обошлось с ним по-человечески. Несмотря на то что он был не согласен с отстранением, они все равно с большим сочувствием отнеслись к его переживаниям.

Инспектор вышел на улицу по лестнице, ведущей к главному входу на арену «Ла Касилья» – зданию бывшей штаб-квартиры баскетбольной команды города. Воспоминания о том, как он с отцом ходил на матчи великого «Каха Бильбао» с Копицки и его товарищами в составе, были столь же яркими, как прежде. Сохраненные в каком-то уютном уголке его разума, в такие тяжелые моменты, как сейчас, они дарили ему приятное чувство счастья. Чувство, будто вернулся домой, где тебя всегда ждут с распростертыми объятиями любимые люди.

Кармело Креспо, отец Андерa, жил рядом с ареной, на крохотной – всего сто метров в длину – улице Сугастинобиа. Именно она стала центром притяжения представителей одного их самых невероятных социальных движений Бильбао XX века: эль чикитеро. Чикитеросами называли общительных выпивох, которые собирались в группы и без устали ходили по барам и тавернам, украшавшим старинные уголки города. Обычно они заказывали чикитос – маленькие бокалы, наполненные вином всего на два-три пальца. В Бильбао они создали целый культ. Неслучайно Кармело купил себе квартиру именно здесь.

Андер прошелся по барам в поисках отца. В середине привычного маршрута он встретил Чуса Ландабасо, одного из приятелей Креспо-старшего. Чус сказал, что мужчина сегодня не выходил. У Андерa все еще был комплект ключей, поэтому он не стал звонить в домофон. В подъезде он рванул наверх, перескакивая через деревянные ступеньки здания, построенного более ста лет назад, и вскоре оказался на четвертом этаже. Ответа на его звонок не последовало, и он забеспокоился. Креспо открыл дверь и вошел. В прихожей и гостиной свет не горел, однако тускнел в конце длинного коридора в форме буквы L.

– Пап, это я! У тебя все хорошо?

Андер побежал по длинному коридору, который соединял прихожую с кухней. Остальные комнаты в квартире располагались по обе его стороны, как в старинных домах: две выходили на улицу, а остальные – во внутренний дворик. Сердце мужчины заколотилось быстрее, когда он понял, что свет идет из спальни отца.

– Я тут, сынок, – сдавленно ответил Кармело.

Влетев в его комнату, Андер увидел, что тот стоит полуголый и смотрит на него потерянным взглядом. На мужчине была только белая рубашка в зеленую полоску и серые трусы.

– Пап, ты что делаешь? Я только что видел Чуса. Он сказал, что ты сегодня не спускался в бар. Все в порядке?

Креспо придерживал его за плечи и с беспокойством вглядывался ему в лицо.

– Не знаю, сынок, – ответил Кармело будто раздраженно. – Я пришел сюда и не могу вспомнить зачем.

Андер огляделся. Обе дверцы шкафа и внутренние ящики были открыты. Хаос, царивший в них, свидетельствовал о том, что, что бы ни искал отец, поиски его успехом не увенчались.

– Ты, наверное, хотел одеться, пап. Каждый день в семь часов вы собираетесь с Чусом и остальными приятелями – у кого еще не развился цирроз, – чтобы пропустить по стаканчику.

– А, точно! Так и есть. – Пожилой мужчина потер лоб кончиками пальцев. – Я пришел одеться! – Он посмотрел на себя в зеркало, которое занимало всю дверь шкафа. – Смотри, на что я похож! Даже штаны не надел! Какой стыд! – сказал он, спешно натягивая брюки.

– Послушай, пап, это ведь с тобой уже не в первый раз случается, да? – нахмурился Андер.

Кармело задумчиво посмотрел на него водянистыми глазами. Взгляд у него был потерянный, будто он силился вспомнить что-то важное.

– Случается, забываю что-то, это правда. Несколько раз было за последнее время. То сахар найти не могу, то соль, то ключи. Но в конце концов все всегда находится. Это возраст. Мне уже немало лет, Андер. – Он натянуто улыбнулся, стараясь не выдать своей тревоги. Ему не хотелось, чтобы сын волновался. Больше всего в жизни он хотел видеть его счастливым.

– Это серьезные звоночки, папа, нельзя их игнорировать. Мы завтра же пойдем к твоему терапевту, – решительно сказал тот.

– К этому идиоту? Да он только и умеет, что выписывать ибупрофен или парацетамол налево и направо. Даже задницы от стула не оторвет, – возмутился Кармело.

– Это не обсуждается. Пойдешь – и точка. Я запишусь онлайн прямо сейчас. – Андер достал мобильный телефон.

– Ладно, – уступил Кармело.

Он подошел к шкафу, надел пижаму и развесил уличную одежду на плечиках. Андер, внимательно наблюдавший за каждым движением отца, облегченно вздохнул, заметив, что последовательность действий была выполнена нормально.

Кармело подошел к сыну и погладил его по плечу.

– Так что, сынок, с чем ты ко мне пожаловал?

– Да так, просто зашел. Или мне без приглашения нельзя? – Андер не стал бередить душу отца рассказами о вновь открывшихся ранах и терзаниях, связанных с делом сестры.

– Я тебе всегда рад, что ты! – ответил тот, счастливо улыбаясь. – Сейчас приготовлю твое любимое блюдо на ужин – тортилью с зеленым перцем.

– Здорово.

Андер последовал за ним по коридору, решив не упоминать об Энаре. Одного ее имени достаточно, чтобы разбить измученное сердце пожилого мужчины на тысячи осколков.

3

«Egun on![10] Приветствуем всех, кто нас слушает этим пятничным утром двадцать второго ноября две тысячи девятнадцатого года. Всех, кто, как и мы, встречает ненастье с улыбкой и надеется, что сегодняшний день станет лучшим в жизни. Мария, давай к новостям…»

Мирен выключила радио и заглушила машину. Уже два дня она не переставая думала об убийстве в Олабеаге. Картина увиденного преследовала ее: тело, прислоненное к фонарному столбу,